Попытка – не пытка - Страница 66

– Ну, я тебе скажу, это сильно! – сказал он и снял очки. – Честно говоря, я такого результата не ожидал.

– Ну, ты теперь тоже, как Сталин, будешь меня загадками доканывать? – возмутилась я. – Говори толком, что ты там вычитал!

Он сложил на груди руки и развалился в кресле:

– Начнем с того, как написаны эти газеты. Я говорю о самом стиле. Он, видимо, контролирует там каждый вздох редактора. Ты посмотри! – постучал он пальцем по передовице. – Это же не журналистика 1937 года! Это современная газета с изощренной пропагандой. Это не тупой советский слог с прославлением вождя и всякими идиотскими стихами. Это серьезный пиар, это политическая реклама, наконец… Это и НЛП, и медиавирусы, и не пойми еще что…

– А по существу?

– Ну, начнем с того, что происходит в деревне. – Натаныч вытащил из середины стопки газету и посмотрел на нее. – Я так понимаю, что он решил немного изменить свой подход к коллективизации. Ну, у него и там было много планов насчет повышения плодородности земель, но их он не реализовал из-за войны… А тут он взял быка за рога, придумал еще более масштабные планы, а потом вытащил из лагерей всех спецов-аграриев, которых сам туда перед этим отправил, и сказал им: идите и реабилитируйтесь! Если не получится – к стенке. И они со всех ног помчались внедрять индустриализацию в деревни, не забывая, конечно, и о животноводстве. Но при этом каким-то образом он дал зеленый свет существованию в некоторых местах этих… по-нашему говоря, фермерских единиц, обложенных налогом, а также расширенных личных хозяйств, которые были официально зарегистрированы как военный резерв. Получилось, что он идеологически перетянул на свою сторону еще и тех крестьян, которые хотели идти индивидуальным путем, соглашаясь работать на государство как бы на своей территории. Это он их, конечно, облапошил, но они ему поверили и стали пахать с утроенной энергией ради того, чтобы их в колхозы не тащили. Смысл всего этого сводится к тому, что он обеспечил все для создания стратегического зернового запаса страны, исключил все возможности повторения истории с голодом начала тридцатых годов, заложил действительно прогрессивную систему сельского хозяйства да еще и поднял свой рейтинг доверия в том сегменте народонаселения, который раньше относился к нему более чем прохладно.

– А промышленность? Что там произошло?

– Там… – Натаныч полистал газеты. – Ну, положа-то руку на сердце, у него и в нашем 1937 году все это неплохо шло. А тут он еще начитался всякого разного, чего ты ему натаскала… И опять же вытащил толпу арестованных инженеров, запугал их хорошенько и отправил развивать страну. Вообще надо сказать, что этот подход у него тут хорошо виден. Думаю, он даже рад, что такую кучу народу успел посадить. Теперь ему есть где брать кадры, которые готовы на него круглые сутки пахать, только чтобы их обратно не отправили.

– А с военной промышленностью что?

– Ну так тебе и сказали в газете «Правда», что там с ВПК делается! Это же военно-промышленный комплекс 1937 года! А значит, полная секретность. Не знаю, что. Меня другое интересует. Смотри. Отсюда видно, что все, что он сделал хорошего для страны в нашей реальности, там у себя в параллельном мире он решил увеличить как минимум в два раза. Для этого ему понадобились его любимые кадры. Он их взял за решеткой. Тогда у меня появляется вопрос.

– Какой? – спросила я, не понимая, как Натаныч сумел вычитать все из этих газет.

– Кто у него сидел и занимался великими стройками коммунизма? Наверное, он кого-то продолжил репрессировать… – Мой гениальный друг снова зашелестел газетами. – Да… Точно! Он ужесточил уголовный кодекс. Теперь за самое мелкое воровство можно было получить такой срок, что мама не горюй! Таким образом он стал искоренять криминальный мир, а заодно бороться с коррупцией. Думаю, что если он ввел это все в 1937 году, то лет через пять там вообще все криминальные элементы стали исправно вкалывать без малейшей надежды на амнистию.

– Ну и что получается-то?

– Получается, что наука у него развивается, промышленность работает, образование на высоте, сельское хозяйство тоже скоро будет в норме, наверняка военная мощь наращивается, а значит, все о'кей! Мы на верном пути. Народ дрожит от страха и любви. Любое нарушение наказывается лагерем – заметь, не расстрелом! – потому что кадров дефицит и нужен человеческий резерв. Ну а особо несогласных с его политикой все-таки ставят к стенке, как видно из этих кратких сообщений. – Он показал на какие-то короткие заметки, а потом снова начал листать газеты. – Слушай, а чего-то я не пойму, что с Кагановичем-то?

– Да ничего… – пожала я плечами. – Что ему сделается. Как был, так и есть.

– А тогда кто такой этот нарком путей сообщения Бакулин?

Я махнула рукой:

– Это дед мой по маминой линии. Двоюродный.

– Да ну?! – удивился Натаныч. – Это ты его в наркомы протащила?

– С ума сошел? Нет, конечно. Это реальный мой дед! Он действительно наркомом был до 1938 года. Ну а потом… Сам понимаешь.

– Боже ж мой! – сказал Натаныч, ехидно усмехаясь. – И в твоей семье были приличные люди!

Я треснула кулаками по столу:

– Ты, Натаныч, совсем охамел! А прадед мой энергетик, что, не был приличным человеком? А священник тоже, по-твоему, непонятно кто? Да?! А все мои деды и бабки, которые войну прошли? Это что, ворье какое-то?

– Я говорил о двадцатых, тридцатых годах! Кем был твой дед по линии маминой матери?

– Дезертиром.

– Вот, а ты говоришь! Гэпэушник, дезертир… Гнилая кровь! Кстати! – Натаныч оставил в покое моих родственников и снова углубился в газеты. – Я не понял, кто у нас тут мое любимое нэкэвэдэ возглавляет! Ты мне можешь сказать?