Попытка – не пытка - Страница 23

Он снова рассмеялся:

– Скромница, давай конверт запечатывай. И напиши сверху, кому письмо адресовано, а то мало ли кто его с пола подберет.

Я быстренько все заклеила, написала сверху: «Товарищу Сталину» – и вручила послание Натанычу.

– Сейчас отошлю, – сказал он, отходя с конвертом к ящику, полному каких-то проводов. – Вот только «крокодилов» к штекерам примотаю.

Минуты через три письмо лежало на ковре с прицепленными с двух сторон электродами, а мой почтальон сидел у компьютера:

– Так! Ну, часам к двум он наверняка-таки на работу приехал. Тем более что кроме как в кабинете, больше ему тебя негде дожидаться… Поэтому заношу в программу 14.00… А таймер… Наверное, пяти минут ему будет достаточно для написания ответа. Как ты думаешь?

– Давай лучше десять, чтобы наверняка… – предложила я, поняв, что начинаю нервничать. – Слушай, а вдруг он не ответит?

Натаныч посмотрел на меня поверх очков:

– Тебе? Не ответит? Ты в зеркало-то на себя смотрела?

Он кликнул по клавише и конверт испарился.

Мы затаили дыхание и стали ждать. Через пять минут раздался хлопок, и на ковре появился распечатанный конверт. Я схватила его и с замирающим сердцем прочитала: «Жду в девять вечера. Желательно на всю ночь. Иосиф Сталин».

Выхватив у меня из рук листок, Натаныч запрыгал с ним по комнате:

– Ты погляди! Это ж исторический документ! Любовная записка великого тирана неизвестной возлюбленной! Да за эту бумажонку на аукционе «Сотбис» нам бы столько деньжищ отвалили!

– Ой, слушай… Хватит скакать! Давай забрасывай меня туда на двенадцать часов, а то я уже совсем распереживалась.

Я села на ковер, зажала в руках штекеры вместе с примотанными «крокодилами» и затаила дыхание.

– На двенадцать не могу… – Натаныч застучал клавишами. – Максимальный срок нахождения живого организма в ином временном пространстве составляет десять часов сорок четыре с половиной минуты.

– А если больше?

– Тогда все! – взмахнул он руками. – Финита ля комедия. Распадешься на молекулы, и ветер прошлого развеет твой прах…

Мне стало не по себе:

– Ужас какой! Давай-ка тогда ровно на десять. Не хочу я закончить жизнь в виде молекулярной кучи.

В ответ он угукнул, поправил свою медную пластину и торжественно нажал пальцем на Enter.

* * *

Когда я оказалась в кабинете, Сталин протянул руку и рывком поднял меня с пола:

– Наконец-то! – Он обнял меня. – Что ты за письмо такое мне прислала? Так и будешь «вы» мне говорить?

Я подумала, что Натаныч как в воду глядел, когда делал мне выговор за неуместную стилистику.

– Ну… Постепенно… – залепетала я, проводя руками по его френчу. – У меня получится себя преодолеть, и когда-нибудь… возможно, я скажу вам…

– Скажешь. Только прямо сейчас скажешь.

– Но понимаете… То есть… – Я скрутила волю в жгут и выпалила: – Понимаешь, ведь я тебя в школе проходила! У меня дома энциклопедия Большая советская с твоими портретами стоит… Я привыкла тебя в военной хронике видеть… И в конце-то концов! Мне сложно так сразу привыкнуть…

– Вот и хорошо, – сказал он, отпустив меня. – Поедем ужинать.

На этот раз, к моей великой радости, он сел со мной в одну машину. По дороге мы практически не разговаривали, так как я с его разрешения все время смотрела в окно. Однако мелькающая у меня перед глазами Москва была настолько неузнаваема, что для меня снова осталось загадкой, куда именно привез нас шофер.

За ужином, когда мы вдвоем сидели в тишине просторной комнаты, Сталин сказал:

– Я бы хотел вернуться к тому разговору, который ты начала в моем кабинете.

– С удовольствием. – Я подумала, что сейчас он наверняка заговорит о войне, однако я ошиблась.

– Допустим, что я поверил тебе и ты действительно из 2010 года, – сказал он, глядя на меня своим жутким взглядом. – Тогда поясни, с какой именно целью ты пришла ко мне.

Я скомкала льняную салфетку. Если он все еще сомневается в моей правдивости, то зачем мне раскрывать карты? Сначала нужно убедить его, что я не вру, а потом уже загружать своими идеями. Но как, как заставить его доверять мне?

– Понимаешь… Этих целей много… К примеру, эта война… – Я схватилась за Великую Отечественную, как за спасательный круг. – Ты выиграешь ее… Но какой ценой…

– И ты хочешь меня дипломатии научить? – усмехнулся он.

– Ах, нет же! – Разволновавшись, я, как обычно, не смогла усидеть на месте и, бросив салфетку на стол, стала ходить по комнате. – Почему, скажи, почему ты мне не веришь? Ну подумай… Прошло больше семидесяти лет. Люди изменились. Весь мир стал иной. Ты же видишь, что я не такая, как другие…

Он перебил меня:

– Вот с этим я действительно не стану спорить. Ты другая. И только поэтому мы здесь.

– Ты не хочешь меня понять! – Я снова села и стала крутить в руках бокал. – Ты сейчас видишь во мне женщину. Не более того… Ну хорошо… Пусть все идет постепенно… Давай я немного расскажу тебе о том, как мы живем сегодня.

– Ну что же. Мне нравится тебя слушать, говори, что там у вас происходит, – сказал он снисходительно.

И дальше я почти полтора часа потратила на разговоры о том, как живут люди в современной России и в странах ближнего зарубежья. Иногда он останавливал меня, чтобы задать вопрос. А иногда не давал мне договорить, догадываясь, чем я закончу начатую фразу. В какой-то момент я почувствовала, что начинаю ходить по кругу, и сказала:

– Рассуждать об этом можно бесконечно! Может быть, ты хоть как-то прокомментируешь то, что услышал?

Сталин встал, отошел к окну и закурил:

– Фактически ты описала тот строй, с которым мы в семнадцатом боролись. Есть богатые, есть бедные, но нет революции. Значит, все довольны тем, как живут?