– Да, машину времени. И она таки прекрасно работает.
Собственно, с этого все и началось. Потому что дальше для нас обоих наступила жизнь, полная почти что шизофренических событий.
От удивления я покачнулась на табуретке, зацепилась колготками за неровность на деревянной ножке стола и, плеснув на юбку чай, прошептала:
– А как ты проверил, что машина функционирует?
Сама того не ведая, я нажала на спусковой крючок Натанычева красноречия.
– О! Это не так-то просто рассказать! Точнее, нет… Сиди, молчи и слушай. Потому что сейчас, да, да, таки в этот самый распрекрасный момент твоей жизни ты узнаешь… И я приложу к этому максимум усилий… Так вот, ты узнаешь, как великие ученые на собственном опыте проверяют свои бессмертные открытия. Да! Да! Я! Я изобрел машину времени и испробовал на себе. Это было всего один раз. Но как важен этот один раз для мировой науки… Да что там наука! Он важен для истории!
– Ты что, в прошлое летал?
– Летал. Летал и вернулся – вот что главное. Вернулся целым и невредимым! И если тебе интересно, а я ведь знаю, что ты безудержно любопытна и даже нескромна в своей любознательности, то я тебе расскажу, куда именно я решил отправиться.
– К Гитлеру? – решила подколоть его я.
Он передернулся, будто проглотил личинку короеда:
– С ума сошла?
– А куда?
– Маму свою повидать хотел. Она ведь умерла, когда мне было чуть больше года. Вот слетал, познакомился и возвратился обратно.
Почему-то в этот момент меньше всего меня интересовала история его детства, которую за время нашего знакомства он рассказывал мне многократно. Я была настолько недовольна безработицей, ростом цен, инфляцией, межнациональной рознью, наркоманией, коррупцией да и вообще всем происходящим в стране, что решила перейти от слов к делу:
– Очень за тебя рада. И все же! С помощью твоей великой машины можно хоть что-то изменить в плачевном положении нашего отечества?
Он почесал лысеющий затылок и посмотрел на меня поверх очков-половинок:
– Вот не люблю я, когда ты припираешь меня к стенке и задаешь эти дурацкие прямые вопросы.
– Значит, ты врал, когда рассказывал про Гитлера и рыдающих от счастья политиков?
Оказалось, что он не врал. Просто приукрашивал, как это и положено великим деятелям науки. Да и что он такого сказал? Ну пошутил ради красного словца, что хотел укокошить Адольфа. И про проблемы мирового терроризма зря брякнул – не волнуют они его вовсе. А что волнует? Да, собственно, больше ничего. Ведь это все он изобрел только для того, чтобы увидеть живыми своих родителей. Теперь дело сделано, и машина как-то даже и не нужна…
– Так не пойдет! – ультимативно заявила я, возмущенная его мещанскими настроениями. – Если ты ее действительно сконструировал, то теперь от меня не отвертишься. Историю буду вершить я. А ты будешь действовать под моим начальством.
– Ну… Ну… Ну… – мычал он и задумчиво рассматривал пятно на линолеуме. – Ну если ты такая идиотка… То тогда, конечно, можно попробовать что-то изменить. Но ты же знаешь, что последствия могут быть катастрофические.
Я пропустила его комплимент мимо ушей и начала громко рассуждать:
– Да, ты прав! В ранней молодости я действительно читала много научной фантастики. И как дважды два знаю, что просто так, бездумно и безответственно, в прошлом не ковыряются, потому что машина времени запросто, как сливной бочок туалета, может смыть настоящее в полный хаос. Но соблазн сделать из нашей страны конфетку столь велик, что удержаться невозможно. Что отделяет нас от счастливой жизни? Какая-то пара-тройка полетов в прошлое, разборки с кем-то из великих и заметание следов. Все! Дело, как говорится, в шляпе. Неприятности долой, даешь благосостояние и спокойную счастливую жизнь! Натаныч! – Я громко захлопала в ладоши. – Я тебя обожаю! Нам осталось только догадаться, куда лететь и с кем говорить.
– А ты чего, собственно, хочешь добиться? – почему-то свистящим шепотом спросил он.
Покусав губы, я была вынуждена признаться в некоторой некомпетентности:
– В принципе… Я хочу, чтобы моя родина, а под ней я понимаю СССР…
– СССР? – уцепился за слово мой друг. – Если ты хочешь Союза, то тебе к Горбачеву Михал Сергеичу. Вот с ним и веди душеспасительные беседы. Я тебя отправлю в 1985 год, и там ты скажешь нашему последнему генеральному секретарю: не правы вы, дорогой мой товарищ, не надо вам республики отпускать на вольные хлеба да всякую перестройку устраивать.
– Нет, это глупо, – очень серьезно заявила я. – Надо понять, на каком этапе была допущена принципиальная ошибка в управлении государством.
Великий изобретатель воспрянул духом и оживился:
– Принципиальная ошибка? Да я просто спец по принципиальным ошибкам! Я тебе назову имя того лоха, из-за которого мы имеем то, что имеем. Его зовут Николай Второй. Это он до того страну распустил, что большевички твои любимые власть захватили. Вот его и надо первым к стенке ставить.
Я ударила ребром ладони по исцарапанной столешнице:
– Ставить к стенке никого не будем! Это, знаешь ли, не метод. Николай Второй, кстати сказать, святой, и трогать его не надо. Да и вообще, я же ясно сказала, что хочу жить в СССР. И при чем тогда тут твой Николай?
Оказавшись в интеллектуальном тупике, Натаныч зажег газ и поставил на огонь чайник. Я сидела молча и подрыгивала стоптанным шлепанцем. Отсутствие глубоких знаний истории тяготило и навевало мысли о тщетности существования. Иметь такой инструмент в руках и абсолютно не понимать, как его применить на практике! Эта мысль просверлила бы дыру в моем мозгу, если бы горькие раздумья не прервал истошный писк мобильного. Оказалось, что сын забыл ключи и бьется в дверь нашей квартиры, как Финист Ясен-сокол. Устремившись его спасать, я ушла домой и оставила Натаныча допивать в одиночестве свой веникоподобный чай.