Попытка – не пытка - Страница 6

– Что ты! Нет! Он просто очень зашоренный человек и считает, что все основные изменения произошли с 1920 по 1924 год. А это неправильно, понимаешь… Совершенно неправильно… – Она расплакалась и уткнулась в неизменный батистовый платочек.

Не зная, что сказать ей в утешение, я сморозила глупость:

– Да наплюй ты на это. Подумаешь, годом раньше, годом позже…

– Ну как ты можешь такое говорить? – прорыдала сестра. – Монография должна перевернуть все представления о половом вопросе в среде коммунистической молодежи! Это же так важно…

– Да, да, понимаю… – Я погладила ее по голове и перевела разговор в более интересное для меня русло. – Ты мне скажи вот что. Есть у тебя данные о том, в каком году Сталин был, так сказать, в наилучшей форме? Ну, то есть когда он был способен решать самые сложные задачи и разрабатывать всевозможные немыслимые управленческие схемы?

Услышав знакомые слова, Галина утерла слезы, заботливо спрятала карту в картонную папку, завязала бантик и начала бубнить себе под нос. После пятиминутных и совершенно безрезультатных попыток понять, о чем она толкует, я взмолилась:

– Ты можешь говорить хоть на пару децибел громче? В конце-то концов, мне нужен только год, когда у Сталина была, как это сейчас говорят, активная жизненная позиция, а также я должна знать точные день и час, в которые он стопроцентно сидел у себя в кремлевском кабинете и в одиночестве занимался делами.

Продолжая бубнить, сестра юркнула под стол, шумно повозилась там, как голодная мышь в амбаре, и вернулась на место, сияя улыбкой и рассматривая через лупу какой-то пергаментный листочек:

– Думаю, это было в 1937 году. Не буду приводить тебе доказательства корректности принятого мной решения, так как, узнав мои доводы, любой косно мыслящий историк бросит в меня камень… Но я на сто процентов уверена в своей правоте!

– А дату? Ты можешь назвать мне дату?

Вместо ответа Галина открыла крохотный сиреневый блокнотик с белыми бабочками и что-то старательно в нем написала.

– Вот! – Она положила передо мной выдранную страницу. – Мне доподлинно известно, что в этот день он был у себя и не проводил никаких совещаний. Но я не могу не поинтересоваться, зачем тебе все это нужно.

Мне было приятно, что после заминки с Александром к проявлению сестринского любопытства я успела подготовиться основательно.

– Понимаешь… – Я скромно потупила взор. – У меня есть один друг, специалист по эпохе сталинизма. Он сейчас пишет книгу про репрессии. Это такой художественно-публицистический труд, в котором среди документов и сухих фактов встречаются вкрапления мини-рассказов. Ну и ему для создания одного из таких фрагментов не хватало информации. Вот я решила помочь и обратилась к тебе.

– Понятно, – с легкой грустью произнесла Галя. – А что же он сам ко мне не пришел за консультацией? Постеснялся? Мне было бы так интересно узнать, что он думает о половом вопросе в начальный период сталинского правления.

– Ну, он, знаешь, живет в другом городе. Если приедет в Москву, то я вас обязательно познакомлю, – заверила я сестру и, поговорив еще минут пятнадцать о разных семейных делах, распрощалась и ушла.

По дороге я всячески укоряла себя за то, что не показала ей поддельные документы. Она бы сразу определила, можно с ними соваться в Кремль или лучше выкинуть их прямо здесь – подальше от ежовых рукавиц сталинского наркома. Впрочем, будь что будет! В крайнем случае меня просто не пропустят и я буду вынуждена искать более надежные способы организации исторической встречи.

Немного успокоившись, я совершила бросок на блошиный рынок, где приобрела вполне достойную сумочку предвоенной эпохи. Потом вернулась домой, состряпала ужин, оставила сыну записку, что ушла в гости, и, дрожа от предвкушения великих свершений, стала собираться.

В темпе напялив свое кинематографическое платье, я уложила волосы во вполне приемлемую для 1937 года прическу, выписала пропуск на указанную сестрой дату, впрыгнула в немного великоватые туфли и, взяв в руки сумку с липовыми документами, пошла наверх к Натанычу.

* * *

Увидев меня в проеме своей двери, гений научной мысли присел на корточки, хлопнул ладонью по коленке и закричал:

– Ба! Да это кого ж я вижу у себя в гостях?! Скажите, вы к нам прямиком из театра Мейерхольда? И какую таки пьесу вы собираетесь играть в моем клоповнике?

Я оттолкнула его и чинно прошествовала вглубь квартиры.

– Хватит дурить. Пора делать первый шаг к светлому будущему! Запрягай своих компьютерных коней и отправляй меня вот сюда! – Я ткнула ему в нос листок из Галиного блокнота и два поддельных документа.

Натаныч манерно схватился за сердце, застучал пузырьком корвалола по краю ликерной рюмки и, упав на продавленный диван, выдохнул:

– Ну почему, почему в 1937 год? Почему все-таки к Сталину? Почему по таким сомнительным пропускам? И зачем тебе, в конце-то концов, этот проклятый социализм со всеми его извращениями? Неужели ты хочешь превратить наше справедливое демократическое общество в северокорейский кошмар?

Пришлось читать ему политинформацию о моих амбициозных планах. Нет, понятное дело, ни о какой Северной Корее речь не идет – это все мы уже проходили, когда маршировали с идиотскими транспарантами и с презрением пялились на портреты выживших из ума членов Политбюро. Я мечтаю о справедливом государстве, в котором все, абсолютно все будет гармонично и прекрасно. И, к слову сказать, мечтаю об этом далеко не я одна: по данным свежего соцопроса, больше половины населения нашей страны хотят послать ко всем чертям всю эту здоровую конкуренцию, которая двигает мир в направлении бездонной пропасти.