Попытка – не пытка - Страница 42

– Как это? Почему? – спросила я, пытаясь быстро вытереть непрошеные слезы.

– Я не верил тебе и смог пожертвовать нашими отношениями ради того, чтобы узнать правду. А тот, который там… Он сделает для тебя невозможное.

– Ты так убежденно это говоришь… – Я уже не могла сдержаться и плакала навзрыд. – Но почему ты думаешь, что не ошибаешься?

– Потому что я знаю его. А он доверяет только мне…

* * *

Таймер сработал. И я, зареванная, появилась на полу у Натаныча.

– Да боже ж мой! – воскликнул он. – Да хоть бы кто-нибудь за всю мою жизнь лил обо мне столько слез! Это ж надо! Да как ты можешь? Разве он того стоит?

– А что, слезы льют только по тем, кто этого достоин? – вся урыдавшись, спросила я. – Сплошь и рядом все наоборот происходит. Будто бы ты не знаешь!

Я положила конверт на диван и пошла в ванную умываться. Жара была зверская, и я буквально плавилась в своем платье, рассчитанном на прохладные вечера 1937 года. Хоть как-то приведя себя в надлежащий вид, я вернулась в комнату и застала Натаныча медитирующим над сталинским конвертом.

– И что ты так на него смотришь? – спросила я, усевшись на диван и на всякий случай прижав к себе драгоценное послание 1952 года.

– Я это… Так сказать, думаю… – Он помахал на себя какой-то мятой картонкой. – Это ведь не просто пакет. И даже не бандероль какая-нибудь! Это завещание великого тирана двадцатого столетия самому себе! Ты понимаешь, насколько эксклюзивная информация в нем содержится?

– Понимаю. Понимаю. Очень хорошо понимаю, что у меня в руках запечатанный конверт, адресованный лично Сталину. А у тебя бзик читать чужие письма! И даже не проси меня об этом! Я не позволю. Давай сейчас же отправляй меня в 1937 год!

Натаныч был готов урыдаться вслед за мной:

– Ты не осознаешь масштабов! Ты действуешь во вред нашему общему делу! Из-за тебя мы не построим идеальный мир! – вопил он, пытаясь хоть как-то уговорить меня на противоправные действия. – Давай его распечатаем. Посмотри… Он ведь приклеен-то совсем чуть-чуть. Просто символически.

– Натаныч! Отстань! Я же сказала!

Но он не слушался и продолжал бегать передо мной, отчаянно жестикулируя:

– А кстати, обрати внимание! Насколько это невежливо со стороны твоего любимого вождя. Во-первых, по правилам хорошего тона вот так вот закрытые конверты с близкими людьми не передают. А во-вторых, от тебя у него вообще секретов не должно быть. Зачем он его заклеил? Скажи, зачем?

– Потому что знает, что я тут не одна машиной времени управляю! Догадался, наверное, что тебе в голову вступит по его документам шарить! Вот и запечатал. Все! Прекрати! Разговор окончен!

В отчаянии Натаныч решил перейти к грязному шантажу:

– Окончен разговор, говоришь? Да? Ну и лети в свой 1937 год! Пожалуйста. Вот комп. Вот сетка. Вводи координаты, время. Нажимай кнопку… И до свидания!

– Ах ты гад какой! – возмутилась я. – У тебя же там защита стоит. Я сейчас ткну в Enter – и все сотрется. Ага? И я собственноручно лишу себя возможности с ним встречаться?

Натаныч отбросил картонку и развел руками:

– Выбирай. Либо ты сидишь дома с конвертом в обнимку и пишешь мемуары о неожиданно прервавшемся романе с Отцом народов, либо мы сейчас аккуратненько отпариваем этот треугольничек, тихо-мирно смотрим внутрь, и я, как прежде, работаю для тебя богом любви. Ну что?

Я зло посмотрела на него:

– Натаныч, ты представляешь, что он со мной за это сделает?! Да он в порошок меня сотрет, если заметит, что конверт распечатан!

Он самодовольно расхохотался и потер руки:

– Ну не преувеличивай, я таки тебя умоляю! Ну поругает немного для проформы. Ты всплакнешь, искренне раскаешься. Тебе это, кстати, очень даже идет. Потом он снизойдет до великого диктаторского прощения. Растрогается от твоих прекрасных глаз с бриллиантами слез на ресницах. И скажет: ну что, мол, мне этот конверт дался, раз рядом со мной такая чудная женщина!

– Хватит уже. Хватит. Уж решил издеваться надо мной, так давай делай это молча. На, держи, – протянула я ему посылку.

– Молча так молча! – Он выхватил у меня конверт и умчался на кухню отпаривать клей. – Через некоторое время он прибежал обратно и, положив послание на пол, аккуратно отклеил треугольник.

Мы оба встали на четвереньки и с замирающим сердцем, работая в четыре руки, вытащили из несчастного конверта толстую пачку листов, исписанных сталинским почерком.

Натаныч издал стон раненого барса:

– Но это же грузинский язык!!!

– А ты думал, он на китайском сам себе письмо пришлет? – со злорадством ответила я. – Вот, читай теперь.

– А ты грузинского не знаешь? – обиженно, как ребенок, спросил Натаныч.

– Нет, генацвали! Не знаю.

– Плохо! Очень плохо! У тебя роман со Сталиным, а ты по-грузински не говоришь! Это недоработка какая-то! Вот что нам теперь делать?

– Понятно, что делать! – Я попыталась забрать у него листы. – Конверт запечатывать и адресату доставлять.

Но у Натаныча родилась новая идея:

– Слушай, а давай к Гоги сходим?

– К какому еще Гоги?! Ты рехнулся совсем, да?

– Ну к Гоги из тридцать пятой квартиры. Он же тебе в прошлом месяце во дворе шину помогал накачивать.

– А, ну да. Просто я как-то даже и не думала, что он Гоги. Мы его вообще-то Георгием Александровичем зовем. А он что, грузин что ли? Я знаю, у него жена русская.

Натаныч, окрыленный новой идеей, стал переодеваться, совершенно не обращая на меня внимания.

– При чем здесь его жена? – Он забегал по комнате в одних трусах, пытаясь отыскать брюки. – Важно, что сам он грузин. Правда, он всю жизнь в Москве прожил, но, наверное, язык-то родной не забыл, раз говорит с таким акцентом.