Попытка – не пытка - Страница 39

– Много же я лишнего тебе там наболтал. Ну да… Я решил для себя кое-что. Но сейчас об этом нет смысла говорить.

– А когда будет смысл?

– Позже будет. Если ты еще куда-нибудь без спроса не сунешься…

Я посильнее замоталась в одеяло и перевела разговор:

– Холодно как. Ночь какая-то сырая. Не то что у нас там. Жара смертельная. Сорок градусов на улице. Дым кругом. Машина моя стоит под окном и плавится…

– А кто же тебе машину эту подарил? – спросил Сталин своим обычным для такой ситуации парализующим тоном.

– Почему ты думаешь, что я не сама ее купила? Многие женщины 2010 года в состоянии заработать себе на автомобиль.

Он ухмыльнулся:

– Если хочешь скрыть что-нибудь, то за словами своими внимательнее следи. Ты мне про себя уже достаточно рассказала. И легко догадаться, что нет у тебя таких денег. Ну и кто же это был?

– Никто. Это наследство от моего прадеда-энергетика. Как ни крути, а из твоей эпохи не так уж и мало пришло в мою жизнь. Дача вот, например, вся уже развалившаяся, с 1935 года нашей семье принадлежит. Квартира, хоть и сравнительно новая, но по сути дела тоже в те времена появилась, ее просто разменяли в шестидесятые. Ну а машина… Короче говоря, чтобы ее купить, я продала одну ценную вещь из остатков прадедовой коллекции.

Поняв, что я не сочиняю, Сталин еще сильнее обнял меня:

– Жаль.

– Ты о чем? – не поняла я.

– Жаль, что так все сложилось. Жила бы ты в моем времени, я бы многое мог для тебя сделать. Очень многое. И дача не развалившаяся была бы, и квартира побольше, да и вообще все было бы по-другому. А так получается, что я ничего толкового тебе дать не могу. Неприятно это осознавать.

И вот тут я поняла, что мой звездный час наконец-то пробил.

– А ты можешь, – сказала я, резко повернувшись к нему. – Ты можешь сделать мне такой подарок, который нельзя измерить никакими деньгами.

– И что же это? – с интересом спросил он.

– Страна. Наша страна. Создай такое государство, которое будет даже не сверхдержавой, а чем-то гораздо большим.

– Ну а я чем тут занимаюсь, по-твоему?

– Нет… – Я села, закрутившись в одеяло. – Понимаешь, идеальное, справедливое и свободное общество. Такое, в котором люди будут счастливы, уверены в завтрашнем дне… И самое главное, чтобы оно нерушимо стояло десятки, сотни лет после твоей смерти!

Он усмехнулся:

– Мечтательница. Подумай, я же ведь не Господь Бог, чтобы чудеса творить. Да для того чтобы хоть что-нибудь достойное сделать, мне три жизни прожить придется. А то, о чем ты говоришь… И как ты додумалась до такого? Общество идеальное… Сотни лет… Люди всегда людьми останутся. И как бы не хотелось мне верить в победу мирового коммунизма, на самом деле без моего жесткого контроля все это может очень быстро полететь под откос. Ты же сама мне говорила, что там, в будущем, так и произойдет. – Он некоторое время помолчал, а потом спросил: – Так ты для этого, значит, ко мне в 1937 год пришла?

– Да.

– Ну, вот ты спрашивала, почему тот наш разговор ключевым должен был стать. Теперь отвечу. Я понять хотел, что тебе на самом деле от меня нужно было, когда ты в Кремль прорвалась. Позавчера я сделал вывод. Понял, что о чем-то в этом роде ты и хочешь попросить. Но то, что ты с таким размахом мыслишь, для меня, надо сказать, неожиданность. И потом… Если машина времени могла тебя куда угодно переместить, то почему ты именно меня выбрала? Ты же столько мне высказала о недостатках эпохи, как ты говоришь, «сталинизма». И, зная о том, что я якобы допущу войну с Германией, чуть не сдам Москву, уничтожу в лагерях тысячи, по-твоему, совершенно невиновных людей, ты говоришь мне: создай свободное и справедливое общество? Как это понимать?

– Я уверена, что никто, кроме тебя, на это не способен.

Он снова замолчал, видимо раздумывая над моими словами, а я продолжила:

– Ты мог бы это сделать. Я убеждена. Но ты не хочешь, не хочешь меня слушать. Ты не веришь ни единому моему слову. А почему – я не понимаю!

– Почему? Ты не знаешь? Да потому, что на земле есть лишь один человек, которому я безоговорочно доверять могу.

– И кто это? – спросила я, почувствовав укол ревности в сердце.

– Не догадываешься? – рассмеялся он. – Это я сам. Я верю только себе… И если твое будущее действительно есть и если ты туда так легко перемещаешься, то давай договоримся. Завтра ты придешь ко мне в Кремль, скажем, в четыре часа. И мы с тобой обсудим, куда именно тебе надо будет отправиться, чтобы там взять у меня нечто такое, что раз и навсегда убедит меня в том, что ты говоришь правду. А теперь ложись и попробуй заснуть. А то со всеми этими войнами, слезами, полетами ты уже до того дошла, что тебя в санаторий на лечение надо отправлять, а не в будущее твое безумное, где ты живешь непонятно как…

* * *

Утром, почти выспавшаяся, я появилась в комнате у Натаныча с традиционным букетом в руках.

– Ну и как там дела? – прокричал он из кухни, услышав мое копошение.

Я пришла и села на табуретку:

– Ну, более-менее… А ты почему так рано встал? Или вообще спать не ложился?

Он громко отхлебнул чай:

– После твоего вчерашнего полета в 1941 год меня сильно заинтересовали исследования временных расслоений. Я так увлекся, что и не заметил, как утро наступило. Но ты все-таки давай-ка не таи, что тебе вождь-то сказал, когда услышал, что Гитлер наплюет на его идиотский пакт о ненападении.

– Сказал… – Я уткнулась носом в источающие нежный аромат розы. – Сказал, что из-за того, что я его брошу, он впадет в сильное душевное волнение и проворонит войну.

– Ай, молодец! Шутить, значит, изволит. А что-нибудь стоящее он тебе не соблаговолил сообщить?