Попытка – не пытка - Страница 26

– Ха! От родителей! – запыхтел он, шаря линейкой в клубах пыли. – От родителей, моя дорогая идеалистка, мне досталось только имя, с которым меня сначала отправили в детдом, а потом долго и упорно не брали в институт.

– Понятно… Хотя нет, подожди… А с кем же ты тогда жил на Зачатьевском, где я телепортировалась?

Он наконец-то отловил свою канифоль и стал ловко орудовать паяльником:

– С дальними родственниками я там жил. После того, как им все-таки вследствие каких-то удивительно счастливых обстоятельств разрешили меня воспитывать. Ну а та комнатка в коммуналке, где я родился, находилась в доме на Чистаках, которого сейчас уже и в помине нет. Именно туда-то я и ходил, когда испытывал на себе машину времени.

– Да… – сочувственно протянула я. – А все-таки, что там произошло-то в 1938-м?

Он отложил паяльник в сторону и развел руками:

– Ничего неординарного. Мать была учительницей. А отец занимался теоретической физикой… Думаю, что в своих изысканиях он шел в параллели со Шредингером. Хотя… Это не более чем мои догадки, потому как я могу судить об этом только с дядькиных слов.

– А потом?

– Ну, кто-то вроде стуканул на него… Не знаю точно, как именно… Но, дескать, когда Шредингер в 1933-м Нобелевку получил, папаша мой воспринял это близко к сердцу и вроде как озадачился переплюнуть его достижения. Работал он, работал, а потом в 1938-м якобы стал всем рассказывать, что он таки действительно что-то такое открыл. Ну и вроде как было непонятно, откуда он вообще был так осведомлен о том, что за бугром происходит. Короче, долго никто разбираться не стал… Шлепнули – и дело с концом… Ну хватит… Держи давай электроды.

– Нет, подожди! – Я поймала штекеры и положила их на ковер. – Напиши мне, как звали твоих родителей, когда они родились и где жили.

– Зачем?

– Ну мало ли как там у меня разговор повернется… Вдруг что-нибудь получится изменить.

Натаныч тяжело вздохнул и быстро нацарапал на бумажке имена, даты и несуществующий ныне адрес.

– Все, – сказал он, вручая мне листок и штекеры. – Лети уже, а то я еще поработать хочу.

Он ввел в компьютер 16.00 и, поставив таймер на полтора часа, отправил меня в Кремль.

* * *

– Как же я соскучилась, как соскучилась! – запричитала я, повиснув у Сталина на шее. – Нет… Это было непереносимо – не видеть тебя так долго…

– Долго? – удивился он. – У тебя там что, несколько дней прошло?

– Да… Мне надо было переводить… – Я обнимала его, не в силах оторваться. – Понимаешь, срочный заказ…

Он усмехнулся:

– Ты бы лучше синхронно со мной расставалась. Подождал бы твой перевод несколько часов. Никто бы не умер. А то это как-то неправильно получается. Ладно… Что теперь говорить. Пока время есть, пойдем прогуляемся немного.

Мы вышли на улицу и вскоре оказались примерно в том месте, которое изобразил Герасимов на своей еще не написанной в 1937 году картине «Сталин и Ворошилов в Кремле». Я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться, подумав о том, что выступаю в роли наркома обороны. Не слишком ли много параллелей с уважаемым Климентом Ефремовичем?

– Ты что такая задумчивая? – Голос Сталина вернул меня к реальности. – Решаешь, что бы еще такого мне рассказать о вашей неразберихе буржуазной?

– Ну, рассказывать-то я бесконечно могу. Был бы еще от этого толк. – Я остановилась и посмотрела в сторону Замоскворечья. – Красота! Так бы и не улетала никуда. Москву бы посмотрела, по улицам прошлась… Жаль, что меня по времени ограничили. Не дольше десяти часов за один раз…

Сталин взглянул на меня с плохо скрытой ревностью:

– Скажи мне, а кто тебе помогает? Кто вообще изобрел весь этот механизм, если он вообще существует?

– Все не веришь? – рассмеялась я и, подпрыгнув, села на парапет. – Это машина времени. Ее придумал мой друг… Мы живем в одном доме – он на девятом, а я на шестом этаже…

– Друг, значит?

Меня передернуло от его взгляда, и я решила по-быстрому прояснить ситуацию.

– Да друг, друг действительно… Ой… – Тут я вспомнила о разговоре про отца Натаныча и решила, что надо срочно воспользоваться ситуацией. – Тут такое дело. Я, правда, не знаю даже, как тебе сказать…

– Ну говори уже как есть.

– Понимаешь, этот товарищ мой… Геннадий Натанович его зовут. Он здесь, в 1937-м, только-только родился. А через год его родителей арестуют и расстреляют.

– За шпионаж, наверное? – предположил Сталин, почему-то внимательно рассматривая мое мосфильмовское платье.

– Из-за клеветы. Их потом полностью реабилитируют. Это ошибка, ручаюсь тебе. – Я достала из кармана бумажку и протянула ему. – Пожалуйста, если будет время… Ну… Проконтролируй как-то, чтобы этого не произошло. Ладно?

Сталин забрал листок и, ухмыльнувшись, покачал головой:

– Ты, может быть, все-таки цыганка какая-то? А? Почему тебе так легко меня убеждать удается? Люди тут бьются, доказывают мне что-то, а ты так просто приходишь, говоришь чушь всякую, а я тебя слушаю. Да еще и соглашаюсь на выдумки твои.

– Наверное, я тебе нравлюсь… – гордо предположила я, вдруг осознав, что хоть худо-бедно, но все-таки вью веревки из будущего генералиссимуса.

Он рассмеялся:

– Нравишься, нравишься. Не волнуйся. Только вот платье это твое мне уже до смерти надоело. Тебе что, носить больше нечего? Хоть бы сшила себе что-нибудь новое…

– Сшила? Я, во-первых, шить не умею, как, впрочем, и многие, кто в 2010 году живет. А во-вторых, не так-то просто найти там довоенный наряд. Это платье мне, между прочим, на киностудии подарили.

– Вот и оставь его как музейный экспонат довоенного, как ты выражаешься, времени. А ко мне, уж будь любезна, приходи в чем-то более элегантном.