Попытка – не пытка - Страница 20

От такого заявления у меня сациви в горле застряло. И как только я могла забыть о том, что рассказывали по телевизору любимые Натанычем старушки-балерины! Это же его коронный финт. Быстро прокрутив в голове все возможные последствия своего отказа, я расплылась в томной улыбке:

– С удовольствием, Иосиф Виссарионович!

И, стараясь быть как можно более грациозной, я вышла из-за стола и лебедушкой поплыла по направлению к оркестру. Меня волновало только одно – знают ли они хоть какую-то испанскую музыку, чтобы я могла выступить с фламенко, кроме которого я вообще ничего танцевать не умела. Подойдя к музыкантам, я сказала:

– Здравствуйте, товарищи. Вы сумеете что-нибудь испанское сыграть? Про фламенко слышали?

– Нет, – с опаской прошептали они. – Может, напоете?

Я напела одну композицию, пощелкала пальцами, топнула каблуком. Потом попробовала вторую.

– А давайте вы лучше что-нибудь русское или грузинское исполните? – с надеждой в голосе предложил их руководитель.

«А! Будь что будет!» – подумала я и, похвалив себя за то, что в свое время не пошла учиться арабским танцам живота, снисходительно молвила:

– Играйте уже цыганочку! С выходом! Только повеселее да так, чтобы на душе радостно стало!

Они закивали и незамедлительно приступили к выполнению моего приказа. А я в лучших традициях цыганщины, широко улыбаясь, пошла исполнять танец для величайшего тирана двадцатого столетия.

«Ведь надо же!.. Прилетела строить идеальное общество, а вместо этого Политбюро плясками развлекаю! – думала я и старательно отбивала каблуками дробь. – Нет, это намного лучше, чем в НКВД сидеть и о своей биографии рассказывать, но все-таки… Я – образованный человек, свободный переводчик… А тут танцы, понимаешь ли, ему подавай, будь он неладен!»

С этими мыслями, которые, однако, никак не проявлялись на моем радостном лице, я наконец-то минут через десять закончила отплясывать и остановилась. Тут у меня в памяти всплыло издевательское изречение Натаныча про мой неосуществленный визит на первомайскую демонстрацию. «А что? Надо этим воспользоваться», – решила я и отвесила в сторону Отца народов артистический поклон.

В ответ он встал и зааплодировал. Понятно, что все присутствующие быстренько разразились овациями. Я улыбнулась и подняла с пола шарф, который обронила, пока танцевала.

Дальше события стали развиваться еще более странным образом. Сталин вышел из-за стола, подал мне руку и повел к двери, за которой, как выяснилось, была небольшая комната, где помещались два кресла и небольшой круглый стол. На ажурной скатерти стояла ваза с фруктами, а также бутылка саперави и два бокала.

Мы остались наедине. Он замер возле окна, прислонившись к занавеске, и стал внимательно на меня смотреть. Я начала нервничать. И что все это значит? Продолжение диалога, который мы вели в кабинете? На ум пришел пресловутый Берия. «Вот если бы он меня после танца в комнату потащил, то было бы ясно, с какой целью», – подумала я и, не зная, чем заняться, чтобы как-то прояснить ситуацию, разлила вино по бокалам, один протянула Сталину, а из второго отпила сама.

– А вот в 2010 году бытует мнение, что вашими любимыми винами были киндзмараули и хванчкара, – сказала я и, посмотрев ему в глаза, безрезультатно попыталась понять, что у него на уме.

– Нет, чаще всего я пью саперави, – он сделал глоток и продолжил: – А какие легенды ходят у вас о моей личной жизни?

Я пожала плечами:

– Если говорить о чем-то серьезном, то получается, что личная жизнь закончилась для вас в 1932 году. Ну а остальное не более чем сплетни.

Он мрачно посмотрел на меня:

– Ладно. Оставим это. Лучше пейте вино. Вам нравится?

Рассмеявшись, я сделала еще глоток и сказала:

– И вы еще спрашиваете! Хорошее саперави-то… Мы такой роскоши уже несколько лет лишены.

– В каком это смысле?

– Ну… Вроде как эмбарго…

– Что еще за эмбарго?! – Он резко поставил бокал на стол.

Мне стало совсем весело:

– Видите ли… Россия и Грузия… Дело в том, что наши страны находятся в состоянии… Как бы это лучше сказать… В состоянии конфликта. И поэтому введен запрет на продажу грузинского вина…

Сталин довольно близко подошел ко мне и сказал:

– Знаете, товарищ Санарова… Кроме вашего умения хорошо танцевать вы еще обладаете, так сказать, талантом…

Он сделал паузу, а я вопросительно захлопала своими удлиненными ресницами.

– Так вот. У вас, несомненно, дар есть – убеждать собеседника в своей правоте. Иначе я бы просто не стал с вами разговаривать. Но всякому рассказу должна быть мера.

– Уверяю вас, это чистая правда! – Отставив бокал в сторону, я поправила шарф. – Кроме того, разразился южноосетинский конфликт…

– Все!!! Хватит этой чепухи об эмбарго и русско-грузинской вражде! Пойдемте, – Сталин показал мне на дверь в углу комнаты.

Я всполошилась:

– А куда? Зачем?

– О политике там говорить будем. Обсуждать вашу контрреволюционную информацию…

Я и пискнуть не успела, как он за руку втащил меня в соседний кабинет, который оказался ни много ни мало как спальней.

– Что вы так смотрите? – спросил он, поставив меня спиной к платяному шкафу. – Считаете, что я бесконечно могу вашими глазами любоваться, на танцы цыганские смотреть, выслушивать все эти речи зажигательные?..

– С танцами это была ваша идея… – пискнула я, вертясь возле шкафа, как уж на сковородке.

Вместо ответа он крепко сжал меня в объятиях и поцеловал. И тут мою контуженную в НКВД голову переклинило – на меня враз, в одну секунду обрушилась такая нечеловеческая страсть, какой я не испытывала ни разу в жизни. Тоталитаризм, власть, харизма… Все это начисто лишило меня рассудка, и я, забыв обо всем на свете, отдалась своим чувствам.